После сытного, но простого ужина и скромного, но действенного возлияния (у Томаса оказался только эль, и Орвуд расщедрился на последние запасы муншайна, доблестно распитые двумя мужчинами), Холл подхватил два ящика, плащ со скамьи и, рассыпаясь в благодарностях перед хозяевами, отправился наверх, на чердак, вслед за Джейн. Настроение и бодрость духа его улучшились, и поэтому, едва не влетев в застывшую на пороге девушку, Холл не выругался, а спросил, выглядывая из-за плеча девицы и осматривая комнатушку.
- Ну и в чем заминка, дражайшая моя сестра? А, опять одна кровать. Как же тебе не везет на совместные ночлеги со мной.
Холл обидчиво надул губы, изображая, судя по всему, расстроенную Джейн, ласково оттолкнул ее углом сундука и вошел в комнату первым, как следует топнув ногой и распугав шуршащих мышей. Он поставил сундуки рядом с кроватью, накинул плащ поверх покрывала на постели, несмотря на слова Агнесс о том, что здесь тепло, и, остановившись рядом с невысоким, маленьким окном, Холл пристально взглянул на Джейн, что-то решая.
- Впрочем, если моя сестра не будет думать о жизни благородной леди, которая спит на отдельных восьми перинах и укрывается еще тремя, то она вполне может получить половину этой прекраснейшей кровати безвозмездно, в подарок, ровно на одну ночь.
Придвинув ближе стул с невысокой спинкой для того, чтобы сложить на него одежду, Холл разделся до нательного белья и довольно быстро залез под покрывало с меховым плащом, устраиваясь с таким независимым и довольным видом, что трудно было и представить, сколько возмущения вызвала бы новость о том, что Орвуд Холл должен провести эту ночь в углу, рядом с мышами.
- Что? – Недоумевающе покосился наемник на Джейн, высунув голову поверх покрывала. – Только не говори, что не можешь поспать одну ночь в кровати с братом, не боясь за свою драгоценную благородную репутацию! Никто из нас не хочет спать на полу, поэтому поступим здраво и с выгодой для всех, правильно, сестренка?
Помимо убийств, грабежей, вымогательств и охоты за головами Орвуд Холл, без сомнения, промышлял выдумыванием дурацких, раздражающих обращений, большая часть которых за последнее время пришлась на прелестную голову Джейн. Впрочем, все его шутки до сих пор не вызвали ее гневного припадка, что может свидетельствовать только о том, что в чувстве наемнического юмора еще сохранилась какая-то доля меры.

Естественно, что Орвуд и не думал отворачиваться или поворачиваться на бок в момент, когда Джейн разделась и легла под покрывало. Перед этим Холл взбил валик с соломой под своей головой, а теперь закинул одну руку за голову и с интересом, но без насмешки следил за девушкой.
- О, что вы, леди Стрэтмор, я буду хранить этот момент в самом тайном уголке моего сердца до скончания своих дней, бессильно пытаясь вспоминать малейшие детали этой приятнейшей ночи. Это воспоминание будет греть меня и в холод, и в стужу, и никого я больше не посмею возжелать и любить так сильно, как сегодня, в эту ночь – нашу общую кровать.
Перейдя на громкий шепот, Холл с таким мастерством изображал пылкие рыцарские речи, отдающие изрядной долей издевки и сарказма, а после окончания вдруг усмехнулся, повернул голову, разглядывая темный, низкий потолок, и добавил своим, родным грустным голосом:
- Кто мне поверит, если даже и соберусь кому рассказать. Такое бывает только в крестьянских сказках, чтобы принцесса любила простого парня-сына кузнеца, а тот сражался бы с драконами и побеждал горных троллей.
Девушке не обязательно было видеть лицо Холла, чтобы почувствовать странную грусть и разочарование, мелькнувшее в последних его словах. Орвуд вздохнул, поджал губы и больше ничего не добавил, решив, что и так рассказал достаточно о своих несбыточных детских мечтах и жизненных планах. В углу снова послышался шорох, и Холл даже не стал поворачивать головы, решив, что бороться с упрямыми грызунами себе дороже. Он помолчал еще некоторое время, а затем, повернув голову, с интересом спросил:
- И когда ты начнешь называть меня на «ты», Джейн?

В ответ на то, чего следовало ожидать еще пару дней назад, Холл невозмутимо повел головой, вздернув бровь, а когда Джейн улеглась, преисполненная благородного гнева, спокойно вздохнул. Наобижается всласть и отойдет. У молодых это всегда так, думал Холл.
- И я не сын кузнеца. – Согласился Орвуд, решив, что они оба не подходят на роль героев крестьянских сказок.
Вообще Орвуд Холл был сыном плотника, и родился далеко не на юге Лайонбрука, но об этом наемник точно не собирался рассказывать ни под какие шутки и подколы. Как видно, или из-за профессии, или из-за приобретенного недоверия, о себе Холл распространялся чрезвычайно мало и зачастую переводил разговор на шутку или какую-то смешную историю, которую нельзя было принять за правду и за выдумку одновременно.
Важно ли было то, что она продолжала называть Холла на «вы»? Да ровным счетом нет. Наемника беспокоил лишь благополучный исход их дела, и на этой мысли в его душу закрались странные сомнения, и Холл, незаметно для девушки, нахмурился, и волевым решением прогнал сомнения, утвердившись в мысли, что благополучный исход и рыцарское звание действительно важнее всего.
Молчание затянулось, и Орвуд, поняв это, даже не сразу нашел, что ответить Джейн.
- Когда-нибудь, когда ты будешь правительницей или женой богатейшего лорда, ты поймешь, что такие люди, как я, подчеркнутую вежливость принимают, как личное оскорбление. Как напоминание о том, где место их, таких людей, как я, и где место тех, кто им говорит «вы». – Холл намеренно избегал называть в качестве примера Джейн и себя. – Я думаю, что после всех заключенных нами сделок ты заслуживаешь меньшее количество моих шуток, а я заслуживаю более теплого и доверительного отношения. А доверять мне тебе придется в любом случае до тех пор, пока ты не найдешь другого советника или не начнешь понимать что-либо в большой войне самостоятельно, своей головой.
И можно было спорить на целый золотой, что последнюю фразу Холл добавил исключительно для того, чтобы не пробыть серьезным более пяти минут подряд.

- Я знаю, что не хотела.
Согласился Холл, вздохнув. Он не стал добавлять, что наемник всегда считается прислугой, потому что продает свои услуги в любой удобной ситуации. Холл вытащил одну руку из-под покрывала и положил себе на грудь, продолжая смотреть в потолок и слушать тихий, горчащий обидой ответ Джейн.
Горечь и обида в голосе девушки заставили самого Орвуда задуматься и растерянно замолчать: а действительно, чего он ждал от нее, только что потерявшей отца и непонимающей, что ей делать? Холл поджал губы, повернул голову набок, и очень медленно протянул руку, чтобы погладить торчащее под покрывало острое плечо Джейн.
- Это конечно, Джейн. – Сказал он. Ее имя в его устах звучало так просто и одновременно по-родному, будто они знали друг друга еще с самого детства, или он с самого детства наблюдал, как она росла. – Просто так получилось, что теперь тебе нужно думать о большой войне. У жизни всегда есть свои взгляды на то, что мы должны и когда мы должны в ней делать.
Он погладил ее плечо еще несколько раз, а затем несмело убрал руку для того, чтобы развернуться на правый бок, лицом к девушке, и посмотреть на ее затылок, выбившиеся из-под одеяла темные пряди. Странное, едва знакомое, забытое оцепенение накатило на Орвуда, и он без слов продолжил рассматривать силуэт Джейн на расстоянии протянутой руки в потемках, совсем не следя за темными, непонятными мыслями.

Холлу было впору испугаться такого порыва, потому что такой Джейн Стрэтмор он еще никогда не видел. Целеустремленной, злой, уверенной в себе, загнанной в угол и одновременно опасной, как дикая кошка. И чем больше говорила девушка в одной постели с ним, тем больше наемник понимал, зачем на самом деле не единожды рисковал своей шкурой и лез в самую Бездну, помимо исключительно мужских, неблагородных представлений о мести.
Джейн Стрэтмор была ему небезразлична.
С этим осознанием в беспокойную душу наемника ворвалась неуемная горечь, сравнимая с бессилием перед тем, от чего так долго бежал, и что в конце концов село тебе на шею, прижимая к земле. Одновременно к нему пришло спокойствие, странное, уверенное спокойствие и готовность принять ее, какой бы она не была: разъяренной, покорной, испуганной, злой. Орвуд Холл приподнялся на правом локте, с интересом всматриваясь в ответ в потемках чердачного помещения в черты лица Джейн, слушая ее прямую, выверенную, как полет стрелы, речь, до конца. Когда она закончила, наемник медленно, с некоторым сомнением, улыбнулся и сказал:
- Ты ничегошеньки не знаешь о продажных девках, Джейн Стрэтмор.
Холл поднялся еще чуть выше, протянул левую руку вперед, коснулся чуть холодными пальцами шеи Джейн, обнял затылок и силой заставил ее склониться к нему ближе, чтобы запечатлеть на дивных губах благородной леди нецеломудренный, нежеланный поцелуй. Он сделал это так неожиданно и так скоротечно, что Джейн не осталось бы времени вставить в недолгую паузу после его правдивых слов хоть какое-то ответное едкое замечание.
И стоило лишь ее теплым, полным губам коснуться его рта, стоило лишь Холлу наклонить голову вбок, чтобы поцеловать ее глубже, как из груди мужчины вырвался выдох изможденного путника, а сам Орвуд Холл сжал пальцы на ее затылке еще крепче, запустил их глубже в темные, густые пряди волос, не позволяя отбросить себя и разорвать его поцелуй.

Когда она подалась к нему, прильнула всем телом, не осталось никакой возможности сопротивляться влечению, желанию, родившемуся мгновенно, из воздуха, как вспышка, и Орвуд Холл, слушая ее горячий, обжигающий шепот, вконец потерял голову.
Он полностью поднялся на кровати, сев, чтобы можно было не опираться локтем о твердую постель, и так сильно сжал ее в своих объятьях, словно рассказать, как Орвуд сейчас любил ее, было просто невозможно. Он мял, сжимал пальцами ее хрупкое, маленькое тело, на которое смотрел все эти три или уже четыре дня; он целовал ее, грубо и ненасытно, совсем не так, как целуют благородных леди, так, как благородных леди не целуют никогда;  он наконец-то желал ее – не на шутку, не с издевкой, но по-настоящему, один раз и надолго, и не возникало вопросов, почему сейчас, почему здесь, на темном чердаке чужого дома, в немного душном, теплом месте, среди мышей и чужих меховых плащей.
Пальцы Холла зарылись еще глубже в ее густые пряди, и он сходил с ума по ее волосам, по ее нежной коже, и он целовал ее губы, целовал ее скулы, ее шею, лаская ее языком, чтобы у Джейн Стрэтмор осталось хоть какое-то представление о том, что связано с продажными девками, а руки Орвуда Холла продолжали гладить, обнимать, сжимать ее ноги и талию, словно хотели невозможного – срастись в единое целое с этой девушкой, которой он посвятил, как сейчас можно было сказать честно и без утайки, себя всего.

Как сквозь туман, Орвуд прорывался сквозь робкую вязь ее вздохов, путанные пряди ее волос, мягкую, нежную кожу. Как слепой, он брел наощупь, отыскивая путь поцелуями, прикосновениями, и совсем скоро, совсем неосознанно его пальцы стали тянуть края ее нательной рубашки в стороны и вниз, оголяя мягкие плечи, и Холл целовал эти плечи, вжимаясь губами в ключицы, гладил руками девичьи ноги, задирая длинный подол сорочки, ласкал внешнюю сторону бедра, заставляя Джейн сжиматься от сладкого, острого предвкушения. Покрывало совсем слетело с ее спины, и Орвуд только на мгновение подался назад, рассматривая в темноте полуобнаженную, прекрасную Джейн, и синий взгляд его глаз, едва различимый в темноте, очень точно подходил под описание «влюбленного».
Холл поднял сухие ладони вверх, обнимая ее голову, гладя подбородок и скулы, заглянул в ее глаза и хриплым, сбившимся голосом прошептал, произнося слова быстро, но с усилием, словно он таскал камни на каждом слоге.
- Будь моей, Джейн Стрэтмор.
Потому что можно казаться беззаботным идиотом в двадцать шесть лет, можно быть умудренным воином, хлебнувшим горя, в двадцать шесть лет, но брать девушку, без которой уже почти не ведаешь своей жизни, насильно, без ее ведома на то, в двадцать шесть лет если не преступно, то очень не по-мужски. Говорилось же, что у Орвуда Холла свои, особенные представления о чести и благородстве. Продолжая обнимать ее шею, он мягко гладил большими пальцами скулы Джейн, напряженно всматривался в рот, глаза девушки, словно любой намек на отказ может сейчас лишить его опоры всей жизни и все может рухнуть прямо здесь, прямо сейчас, с неизмеримой, неисчисляемой высоты в Бездну.
Или же наемник забудет о своем благородстве и возьмет эту девушку так, как действительно захочет.

Отредактировано Орвуд Холл (2013-10-13 14:03:19)

А потом она, наверное, уже не услышала, как Орвуд сладостно выдохнул прямо в ее губы, распознавая утвердительный ответ в ее поцелуе, и не почувствовала, как он мягко подхватил ее и развернул, укладывая спиной на постель, и как лег сверху, не разрывая поцелуй, и как движения и приготовления, которые он делал много раз, стали вдруг полными смысла, какой-то магической завершенности, при которой не нужно торопиться, которая не заставляет медлить, и все течет так плавно, так мерно, словно подхлестывает упругой волной желания и заставляет покорно отдаться ей, покориться, раствориться и увлечь себя полностью, позабыв обо всем.
Орвуд задрал ее рубашку до самой талии, оголив ее молодые, красивые ноги, гладить которые было настоящим удовольствием для наемника, который такие ноги видел лишь у некоторых деревенских девушек в редкие моменты их щедрот. В какой-то момент парень поднял руку и ощутимо сжал ее грудь, заставляя Джейн охнуть, а затем жарко, грубо поцеловал, пропуская язык в ее рот и продолжая мять ее упругую грудь, сжимать пальцами, и раздвигать ее колени своей ногой, чтобы властно, не без нажима расположиться между них.
Холл перенес обжигающие поцелуи опять на ее шею, истязая ее кожу своими сухими, жаркими губами, своей щетиной, которую он не успевал никак сбрить, - все убийства, да убийства, да побеги, да шутки-прибаутки, - а руку, оставившую, наконец-то, ее грудь в покое, он перенес ниже, опустив между ее ног, и когда Джейн должна удивленно выдохнуть от прикосновения пальцев к ее промежности, Орвуд вовремя вернулся к ней и ее губам, и снова поцеловал, так, чтобы надолго перехватило дыхание. Его пальцы коснулись мягкой поросли волос, проникли чуть ниже, гладя и массируя, а затем он убрал руку и потянул тесемки брэ, спуская их. Мгновение, другое, Холл продолжает целовать ее, и вдруг Джейн чувствует другое, новое прикосновение внизу, между ног, чувствует твердость, желание, его возбуждение, и Орвуд двигает тазом, направляя себя рукой, разрывает поцелуй, потому что концентрироваться на чем-либо кроме у него совсем не выходит, чувствует естественную преграду, наконец, обнимает Джейн обеими руками и с силой проникает глубже, склоняя голову к ее плечу. Он преодолевает сопротивление и оказывается в ней, почти полностью, и ощущения захлестывают его с головой. Нет, нигде, никогда не было так, столь, именно, и Орвуду Холлу впору бояться, что уже никогда так и столь и именно не будет, и, боясь, он начинает двигаться и обнимать ее еще сильнее, желая, чтобы это – навсегда.

В тот момент, когда выдохнула и коснулась губами его шею, Орвуд, кажется, стал медленно осознавать всю картину и выходить из странного, гипнотического оцепенения. И нет ничего лучшего для подстегивания любимого и любящего в данный момент мужчины, чем ответное желание, которое чувствовалось в ее дыхании, в движениях ее ног, в ее ласках.
С прошедшим оцепенением уходило удивление от всех чувств, которые раньше были неведомы Орвуду Холлу. Теперь же, вкусив часть того блаженства от единения с по-настоящему желанному женщиной, Холл, как и любой другой мужчина, хотел еще. И еще. И больше. Поэтому с каждым разом его руки обнимали и сжимали Джейн все жарче, все требовательнее, он поднял одну ее ногу совсем высоко, заставив обнять его поясницу, и простонал, двигаясь в ней еще глубже. Мучительное, невозможное желание толкало его каждый раз вперед все сильнее и дальше, отчего боль Джейн могла проходить не так быстро и плавно, но теперь ее привкус был настолько сладкий, что позволял не только не обращать внимания, а и получать удовольствие. Холл обнимал ее второй рукой за спиной, опираясь локтем о постель, и прижимал к себе ее хрупкое тело, разделяя жар и теплоту под съехавшим покрывалом, и время от времени он целовал ее, когда собирался с мыслями, - или когда осознавал, что хрупкая связь между двумя нуждается в еще большей сцепке, - и поцелуи Орвуда Холла были такими горячими и безрассудными, словно какая-то особенно мучительная часть его хотела превратить Джейн Стрэтмор из благородной леди в именно ту, упомянутую ей продажную девку.
Впрочем, в постели все титулы равны, и здесь, между двумя, оставалось только желание и влечение, а этого у них хватало с головой, поэтому их захлестывало, и переполняло, и тянуло вверх, и так высоко, что Холл стонал и снова хотел еще.

«Совсем не обязательно было так сильно царапать, можно было просто сказать», сообщит, наверное, следующим утром Орвуд, дотрагиваясь до красных отметин на спине.
Сейчас он ничего не мог сообщать, потому что тяжело дышал, стонал сквозь сомкнутые губы и прижимал ее сильней к кровати в ответ на очередную царапину или вонзание ногтей в свою спину, на которой проступили первые капли пота. Было уже поздно думать об этом, но как бы было хорошо, чтобы хозяйская спальня оказалась не прямо под этой комнатой на чердаке, и чтобы хозяева вообще не слышал и не чуяли, что твориться между названным братом и сестрой… Было поздно думать об этом, потому что ее горячее тело было так близко, так согревало, так льнуло к нему, и он брал его, брал бесконечное количество раз, и сжимал в сильных руках, в сухих, таких же горячих ладонях, ласкал аккуратные груди, целовал ее до тех пор, пока не занемели губы и не остались сил делать что-нибудь еще, кроме как двигаться в ней, быть с ней, быть ее.
И посреди всей этой темноты, всех шорохов, душного воздуха, разгоряченного дыханием двоих, посреди стонов и царапин, напряженных мышц, закушенных губ, как огромная пропасть, как неведомая сила, приходило и подкрадывалось столь нужное удовольствие, что Орвуд Холл ничего не успел сделать, ни осознать, ни как-то среагировать – его бедра зашлись в быстрых, коротких рывках, пальцы до боли сжали ее спину, он вжался губами в ее плечо, подавляя глубокий, долгий стон, и мир действительно потемнел, и все пропало, и этот невозможный, мучительный ком внутри ушел, выплеснулся наружу, и пришла тишина и бездействие.
Она могла слышать, если слышала в тот момент, как Орвуд тяжело дышит рядом с ее ухом, она могла ощущать, если ощущала в тот момент, как он ложится набок рядом с ней и как утягивает ее к себе, продолжая крепко, сильно обнимать, как вздымается его широкая грудь с уже полученными отметинами шрамов, как его руки обнимают ее так нежно и одновременно уверенно, словно Орвуд Холл больше никогда и никуда не позволял Джейн покидать его.